Разбирая собственный хлам

[peoplelie]

который накопился у меня и в который я давно не совала нос, обнаружила вот этот отрывок из обрывка.
Рыжий щенок: Неоптолем в Этолии
Неоптолем – Нет, я так больше не могу. До каких пор я должен терпеть оскорбленья? А вы что молчите, олухи? Я должен повторять приказания по сто раз? Отца бы вы послушались немедленно, стоило бы ему едва нахмурить брови, как кинулись, не чуя ног исполнять, рискуя в служебном рвенье растянуться, а на мои слова можно преспокойно наплевать. Я не Ахилл, стерплю, поплачу, утрусь, и снова повторю, так что ли? Что ты там шепчешь, Глиптон? Ничего? Смотри, а то продам. Кому? Ты еще дерзишь? Первому встречному варвару, их здесь не перечесть, все до одного – косматые, грязные, ходят в штанах, в овчине, и утирают нос рукавом. Испугался? То-то же. И зачем я послушался бабушку? Плыл бы сейчас на корабле, в каюте со всеми удобствами, а не натирал бы мозоли, меряя подошвами расстояние от одного моря до другого. Она тоже хороша, обещала помогать, а сама ушла в море с концами, только ее и видели. Не плохо быть нереидой; сама себе госпожа, что хочет, то и вытворяет. И родного внука может вокруг пальца обвести. Ты чего опять там, Глиптон, шепчешь, и не шепчешь, а шипишь, как змея? Это я святотатствую? А чего мне бабушка сделает? Поколотит или в угол поставит? Ты ее боишься и правильно делаешь, а я захочу и назову ее ... бабкой. Вот! И она меня не накажет, потому как родная кровь. Правда, бабуля?
Голос (издалека) – Верно, внучек, но не зазнавайся, а то без сливок останешься.
Неоптолем – А ты сейчас где? Я по тебе соскучился.
Голос – Потерпи, мне тут надо Филоктету помочь. Ему предназначено бессмертными богами обосноваться в Италии.
Неоптолем – О, так ты в Италии, бабушка? Как я тебе завидую. Я бы тоже не прочь побывать там, хотя бы на денек. Небольшая экскурсия по местным достопримечательностям, а, бабуленька? Вокруг Везувия, к примеру, да по долине Тибра. А то здесь в Этолии никакой экзотики, скукотища. Молчит. Наверное, связь оборвалась (тяжело вздыхает). Подай мне фляжку, Глиптон. Во рту пересохло. Устал я. Сколько нам еще идти? Что? Пять километров? Что за ерунду городишь. Сколько это по-нашему, по-ахейски? Один египетский схен или персидский парсанг? Ладно, ты, эрудит, не умничай, а то стукну, враз забудешь таблицу умножения. Двадцать восемь стадий? Сразу бы так и говорил, а то схены, парсанги. Слов то таких нет, выдумываешь все, лишь бы сына героя унизить. Если человек образования не получил, так над ним можно измываться. Нет, Глиптон, продам я тебя за моток медной проволоки. А из нее наделаю наконечники для стрел и пойду на охоту, набью птиц, мне их под особым соусом приготовят, я нажрусь и ... дальше не знаю. Не придумал дальше. Скучно мне, Глиптон, приведи ко мне старика нашего, Гелена. Может хоть он развеселит. Что ты сказал? А ну-ка повтори. Кто запретил? Феникс? А кто он такой, я тебя спрашиваю? Какое он имеет право распоряжаться моим имуществом? Позови его немедленно, я с ним сам разберусь! Куда он ушел? На разведку. Ну, дает! Из него уже песок сыплется, а он в разведку ходит. Я ему удивляюсь, можешь так ему и передать, когда вернется. А Гелена ты все-таки приведешь, а не то я тебя продам самому грязному и сопливому варвару в настоящих штанах за моток медной проволоки. До чего же рабы вредными стали. Ты им слово – они тебе в ответ десять. Знают, свиньи, что стоят недешево и ничего им за дерзость не будет, стукнешь иногда в сердцах, и то легонько, больше для острастки, а сильнее нельзя, нанесешь увечье – товарный вид потеряет, и сам рад не будешь, корми потом его, пои до скончания дней. А им того и надо, сами лезут под кулак, не жалей меня, мол, хозяин, бей, да покрепче, чтоб нам на пенсию пораньше выйти. Лихоимцы!