В честь своих и чужих тараканов...
(рассказ)
читать дальше Я смотрел на него и никак не мог поверить в то, что вижу самого себя. А он сидел, развалившись в кресле, и улыбался: его развлекало мое удивление, он наслаждался моей растерянностью, и в его прищуренных глазах угадывалось озорство человека любящего позабавиться над ближним своим. Наверное, это качество и отличало его от меня. Я никогда не умел шутить, и в этом и заключалась моя беда, заставившая когда-то почти, что отрешиться от мира, и погрузиться в мечты, фантазии невообразимые, бессмысленные и пустые. В них я проводил время, обрастая скорлупой недоверия к окружающей действительности, и страстно желая быть понятым другими, не пытался сделать ни одного шага для претворения желания в жизнь. Я только размышлял. Размышлял постоянно. И часто представлял, каким мог бы стать, если бы удалось все изменить, если бы я мог вернуться в прошлое и исправить все те ошибки, которые с такой ясностью видел теперь и которые не замечал или, вернее, не желал замечать прежде.
Я ложился в постель и вставал из нее с одной мыслью, всецело завладевшей моим умом – стать другим, не таким зажатым, нелюдимым. Быть общительным, всегда веселым, душой любой компании, тем, кого любят, кого рады видеть и в неурочный час, с кем охотно встречаются, и о ком после расставания вспоминают с превеликим удовольствием. Эта мысль преследовала меня, она ни на минуту не давала покоя. Не сосчитать, сколько я страдал в жизни из-за того, что не умел вовремя улыбнуться, сказать кому-то приятное слово, оттого, что в неподходящий момент застывал молчаливой статуей, не способной к сопереживанию, или того хуже: на меня нападало несвойственное мне косноязычие, и я начинал мямлить вслух нечто бессвязное, тягостное и для самого себя и для своего собеседника. С первой же фразы я часто терялся, но не прекращал говорить, и так, сбиваясь и путаясь в словах, доводил до изнеможения людей, вынужденных из чувства приличия выслушивать утомительные речи на темы их и не занимающие. И сколько упреков за все эти промахи после сыпались на мою бедную голову! Люди не желали понимать, что я таков от природы, что я очень хочу быть другим, но никак не могу – не получается у меня – что я таков, каков есть и меня уже не переделать. В свой адрес я постоянно выслушивал колкости. Те, кто был уверен в собственной непогрешимости, а их не мало встречалось мне в прошлом и не мало встретится в будущем, никогда не скрывали усмешки надо мной в присутствии других людей, и никогда не прощали мне ошибок. Они называли меня и ханжой, и невежей, и даже хамом. Но стоит ли перечислять все эпитеты, которыми меня награждали? Это никчемное занятие, достойное злопамятных, мстительных людей. Прошлого не воротишь, а бередить незажившие раны – себе дороже, только душу измучаешь, а горю не поможешь. К тому же мне с детства твердили о том, что в любом, свалившимся на него несчастии, виноват, прежде всего, сам человек. И это утверждение, абсолютно безосновательное, но безжалостное, как безжалостен мир, породивший его, въелось в мой разум, в мою душу, сковав тяжелыми цепями, последние проблески отваги и веры в то, что я могу и смею иметь собственное мнение на то, почему все вокруг происходит так, а не иначе. Что я имею право бороться с происходящим теми способами, которые сочту необходимыми для собственного самоутверждения. Того самоутверждения, в котором я так нуждался, и без которого представлял собой довольно жалкое зрелище.
- Кажется, мое появление лишило тебя дара речи? – спросил он с нескрываемым сарказмом, и я едва нашел в себе силы на то, чтобы в знак согласия по-идиотски кивнуть головой.
- Это становится уже до неприличия смешным, - продолжал он. - Должен тебя уверить – я не любитель монологов и, если ты намерен и в дальнейшем хранить гордое молчание, мне, пожалуй, станет скучно, и я покину тебя навсегда. А ведь ты ужасно не хочешь этого, и мне будет жаль причинить тебе боль, не потому что я добр от природы, а просто потому, что ты – это я. Согласись, ни один человек, когда он находится в здравом уме и рассудке, не причинит самому себе ничего такого, что вызовет в конечном итоге у него же отчаянье и боль.
- Я не знаю, что сказать, - честно признался я.
- Никогда ни за что не поверю в эту чепуху. Я знаю себя как облупленного и, разумеется, могу с уверенностью заявить, хотя не принадлежу к числу ясновидцев или пророков, что у тебя или у меня (разницы между нами практически никакой нет), крутится на настоящий момент на языке тысяча вопросов. Так что наберись духа, соберись с мыслями, и спрашивай, не стесняйся. Я отвечу тебе, обещаю. Прошу лишь об одном: не задавай глупых вопросов, которые обычно первыми приходят в голову, а хорошенько обмозгуй их и задай самые важные; ведь я отвечу на часть из них, причем на ту часть, на которую захочу дать ответ. Что же касается прочих вопросов, что останутся нераскрытыми, то ответы на них таковы, что человеку, вроде тебя, их знать не полагается, а потому будет лучше им оставаться там, где они сейчас и находятся – в безвестности.
- Из которой пришли и вы? – робко спросил я, не зная, как лучше обращаться к нему. Он сходу взял фамильярный тон, мне не позволяла робость последовать его примеру. Не хотелось разводить с ним и панибратства: он пугал меня, было в нем нечто леденящее, неживое, хотя на вид он и казался человеком, но внутренний голос (или интуиция?) подсказывал мне, что это не так. Передо мной не настоящий человек, а хорошо сработанная копия, двойник в котором было много выдуманного, чужого, отвратительного мне. Поэтому я и выбрал вежливое, но вполне нейтральное обращение на «вы», способное, как мне тогда по наивности казалось, держать на расстоянии неприятного визитера. Ему оно пришлось не по вкусу, о чем он немедленно известил. Никакого представления о комплексах он явно не имел, и меня неимоверно раздражала его самоуверенность. Попробовав разобраться в своих чувствах – отчего во мне все протестует против него – я пришел к неутешительному для себя выводу, что причина кроется в зависти. Я завидовал его раскрепощенности, независимости, так и брызжущему из него самодовольству. По лицу нас было невозможно различить, но по характеру и привычкам мы были антиподами. Плюс и минус. Небо и земля.
- И пришел я не из безвестности, - продолжал он тем временем поправлять меня.
- А откуда же?
- Неважно откуда, - вопрос ему явно не понравился, так что он даже поморщился. – Главное, что тебе дает мое появление.
- Честно говоря, мне от него пока что только не по себе…
- Ха-ха-ха, - неожиданно зашелся он от смеха. – Неплохой каламбурчик, - пояснил он мне, и я поспешил состроить жалкую гримасу, очень отдаленно чем-то напоминающую вежливую улыбку.
- Мы заключим сделку, - заявил он, отсмеявшись.
- Сделку?
- Очень выгодную для нас обоих, - подтвердил он лукаво, одновременно присматриваясь к моей квартире. – Я буду выручать тебя – ты меня. Неплохая комбинация, не так ли?
Мне надо было ответить «нет», но я побоялся отказать. Почему-то я всегда чувствовал себя неуверенно, когда требовалось кому-нибудь отказать в его просьбе. И на свою беду соглашался, чтобы потом раскаяться в минутной слабости. Вот и сейчас вместо того, чтобы открыто послать его к черту, я смутился, и не нашел ничего лучше, как промямлить:
- Но я не понимаю…
- Тут и понимать нечего, все просто, как дырка от гвоздя. Я могу изображать тебя (впрочем «изображать» - неточное выражение, ведь я – это ты, а ты - это я, - тут же поправился он) при неблагоприятных для тебя ситуациях, то есть, по сути «жертвовать собой», а ты в обмен на эту услугу позволишь мне пользоваться твоим именем, документами, если понадобиться, и квартирой. Последнее временно, - успокоил он меня. – Думаю, что в самое ближайшее время я сумею устроить себе уголок поприличней.
Он оскорбил меня, но никакого раздражения против него я не почувствовал, одно любопытство, пожалуй, овладело мной, такое, какое мы испытываем обычно в террариуме, рассматривая какую-нибудь пресмыкающуюся тварь: и жутко, и интересно.
- Так что по рукам?
- Я не знаю. Мне надо подумать. Все произошло очень неожиданно.
- Неужели мне следовало предварительно прислать телеграмму или визитную карточку? – ядовито осведомился он. – Комедия подзатянулась и изрядно поднадоела. Вспомни лучше, как долго ты твердил, что больше всего на свете желаешь измениться, стать более смелым, раскованным, независимым. Теперь, когда твоя мечта осуществилась, ты растерялся и пытаешься пойти на попятную. Не выйдет! Назад хода нет.
- Но как?
- Если достаточно долго чего-нибудь страстно желать, - оно непременно сбудется.
Передо мной сидело мое зеркальное отражение. Дух, вызванный к жизни во плоти. Как я сразу не догадался об этом? Вглядываясь в него, и внутренне ужасаясь произошедшему со мной, я думал о том, что прихожусь отцом подобному чудовищу. Отцом… Какая нелепость. Или диковинный сон? Или бред разума, свихнувшегося в его добровольном затворничестве? Можем ли мы доподлинно знать, что в действительности нас окружает – реальный мир или чья-та фантазия о мире? И существуем ли мы в плоти? Не обман ли все и вся вокруг нас? О, сколько вопросов и ни одного ответа! Раздираемый сомнениями, я глядел на него и пытался постичь природу существа, так легко уверившего меня в том, что оно представляет собой ни много, ни мало, как мое материализованное желание. Куда там графу Калиостро с его мошенническими сеансами ясновидения! Передо мной сидел не человек, а нечто потустороннее, возможно зеркальное отражение, я вернулся к первоначальной догадке и внимательно посмотрел на него, стараясь отыскать в госте какой-нибудь признак, изобличающий его истинную природу, какой-нибудь изъян, немыслимый для обыкновенного человека из моего мира. Но ничего не нашел. Все было в порядке, все на месте. Не поменялись местами родинки, руки, глаза. Единственный изъян мог крыться в его душе. Но была ли она у этого существа? По тому, как он вел себя, можно было уверенно утверждать, что ее-то уж точно не обнаружить при всем старании и опыту целой дюжине искушенных в своем ремесле священнослужителей или ангелов. Как будто действительно поменяли левое и правое, но не в облике, а внутри. И по отношению к жизни, по человеческим понятиям, он представлял то мое «я», в котором отрицательные качества заменились на положительные, а положительные на отрицательные. Я бы даже сказал, что он был моей душой, но душой вывернутой наизнанку, если бы не сомневался в том, что душа способна на подобные превращения. Но скорее это было мое «эго», моя другая сущность, мое альтернативное «я», о котором не раз размышлял. И по складу характера, по манере поведения мы так резко отличались друг от друга, что более разных людей было трудно представить. Единственное, что сближало нас – внешность. Он повторял меня вплоть до малейшей складочки кожи, вплоть до линий на руке, и, несомненно, вплоть до отпечатков пальцев. Видимо, из-за этого мне и было противно смотреть на него, и я ненавидел его за то, что он дал мне редкий шанс взглянуть на себя со стороны и оценить свою персону во всей ее непривлекательности, честно и непредвзято.
- Теперь я буду страстно желать, чтоб ты исчез из моей жизни, - пообещал я ему.
- Ничего не выйдет, - вновь расхохотался он. – Я есть и тебе от меня никуда не деться.
- Но я могу не уступать своего имени и документов.
- Вот это серьезнее, - немедленно отреагировал он на мою угрозу. – И по деловому. Поговорим как солидные, взрослые люди, нуждающиеся в друг друге.
- Я в тебе не нуждаюсь.
- Еще, - поправил он меня. – Ты, конечно же, можешь не дать мне свой паспорт. Но что мне помешает прийти к твоим знакомым и причинить им вред, какую-нибудь пакость, прикрываясь твоим именем?
Его шантаж возымел воздействие, какое он и ожидал. Мгновенно представив себе последствия его возможных поступков, я помертвел от ужаса, и только и смог выдавить из себя несколько невразумительных слов.
- Как я тебя напугал! – обрадовался он. – На тебе лица нет. Никакого. – Собственная шутка ему понравилась, и он повторил ее еще раз. Он был доволен тем, что загнал меня в угол так быстро и легко, и ничуть не сомневался, что я соглашусь на любые условия, какие только взбредут ему в голову.
- Итак, по рукам?
- У меня нет выбора.
- Зато есть разум, - похвалил он мое решение. – И не надо расстраиваться по пустякам. В этом мире нельзя не идти на уступки и сделки: жизнь того требует. Сама жизнь, с ней не поспоришь. А несговорчивые часто превращаются в удобрение. Как и те, что считают слово «конформизм» ругательством.
Я предпочел промолчать. И без того, получив по одной щеке, я поспешно подставил другую, оберегая от удара всю голову. Это было мерзко. Но не мог же я мстить самому себе? И он остался. Остался навсегда, присвоив себе мое прошлое и украв мое будущее. Но если бы он предвидел, к чему приведет его заносчивость, он зарекся бы шантажировать меня. Но он оказался слепцом, как обыкновенный человек.
Но как бы ни был он мне противен, на первых порах мы неплохо ладили. Может это звучит невероятно, но несколько дней я был доволен произошедшими переменами и не делал никаких попыток избавиться от незваного гостя. Он уходил и возвращался, когда ему вздумается, а я боялся требовать отчета о его поступках. Он же казалось, меня не замечал, но понемногу, очень искусно делал все, чтобы стать мне жизненно необходимым, тем незаменимым помощником, без которого не обойтись, и быстро преуспел в этом. Я ничего не просил у него, но он отлично знал мои привычки и пристрастия, и так умел услужить, что постепенно я попал в совершенную от него зависимость. И самое страшное заключалось в том, что я ясно осознавал в какую паутину попал по собственной беспечности, но не предпринимал ничего, чтобы избежать нежелательных для себя последствий. Он снабжал меня продуктами, и мне не приходилось думать, где достать на них денег, и не нужно было бегать по магазинам, ломая голову над тем как бы на ничего купить как можно больше. Он подкладывал мне на стол те книги, о которых я мечтал, и благодаря этому он мог быть уверен в том, что я не выйду на улицу пока не дочитаю до последней строчки очередной внушительный том. По утру я всегда находил на стуле свежую рубашку, а на кухне готовый завтрак. Постепенно у меня отпала необходимость покидать квартиру, и я превратился в затворника, к чему изначально имел наклонность. Однако первоначально у меня не было такого намерения. Ведь я не собирался так быстро сдаваться, я хотел бороться с ним. Все получилось само собой, очень легко и просто, ему не пришлось принуждать меня тому силой. Он выбрал самый верный путь. Вскоре мои контакты с внешним миром прекратились, и он занял мое место там, где я был несчастлив и куда, поэтому особо не стремился.
Полностью отдавая себе отчет в том, какой страшный промах я совершил, без боя уступив свою жизнь фантому, тем не менее, я продолжал подобно марионетке повиноваться каждому движению невидимых рук, дергающих за тесно обвившие меня нити. Я ненавидел себя, но продолжал слушаться своего кукловода, а он жил моей жизнью и строил свои планы на руинах моего будущего. Я не могу сказать, сколько времени длилось такое наше сосуществование. Но рано или поздно всему приходит конец. И настал день, когда мое присутствие стало ему в тягость. Не знаю почему, но убить меня он не мог. Однако из-за меня он не мог и наслаждаться украденной жизнью, и поэтому ему пришлось придумать, как на время от меня можно избавиться. И вот, в один из вечеров, он заявил мне, что купил дачу, на которой можно великолепно отдохнуть. Не знаю, откуда у него взялись на покупку деньги. Сам я никогда не имел их в достаточном количестве, и помнится когда-то приобретение телевизора, по невероятно низкой цене, превратилось в проблему, решить которую удалось далеко не сразу.
-Кажется, меня изгоняют из собственной квартиры? – спросил я его.
-Летний отдых за городом – это удовольствие, доступное по нынешним временам не всякому, - невозмутимо заметил он мне.
-Но я не любитель простой жизни на лоне природы. Естественные радости меня не привлекают.
-А кто сказал, что там нет удобств? Все в меру современно и комфортно. Есть домик с кухней и спальней, подключен свет, проведена вода. Есть плита с газовым баллоном.
-И ударный труд на грядках?
-Вот что, значит, быть городским человеком, полностью оторванным от земли. Там уже все давным-давно посажено. Конечно, нужно будет время от времени полоть сорняки и поливать будущий урожай, но ведь отдых только тогда доставляет удовольствие, когда он чередуется с полезной деятельностью. К тому же овощи обогатят твой стол, а не мой. Я старался для тебя. Теперь пришел и твой черед, хотя бы что-нибудь сделать для себя самого.
И я дал себя уговорить.
Жизнь потекла по руслу, проведенному опытной рукой моего двойника. Дни были похожи друг на друга, но я не скучал: об этом позаботился мой вездесущий злой гений. Мне было хорошо, возможно впервые за последние двадцать лет. Он приезжал по несколько раз в неделю, видимо, чтобы удостовериться в том, что я надежно привязан к своему новому месту жительства, доволен той жизнью, которую веду, и не собираюсь, внезапно сбежав, нарушить его планы.
Все бы так и продолжалось, как он задумал, но однажды мне приснился сон, сон из моей прежней жизни. Я не запомнил его, но он поселил во мне тягостное чувство неудовлетворенности своим нынешним бытием. Состояние это начавшись, как легкая скука, постепенно переросло себя, и превратилось в нечто постоянно гнетущее меня. Под его влиянием одиночество, так радующее меня вначале, стало восприниматься как тяжкое наказание, и я с трудом сдерживал радость при очередном визите фантома, пока не осознал, что его надо не благодарить, а проклинать за то, что он сделал со мной.
Он являлся в неизменно хорошем настроении, довольный тем как складывалась украденная у меня жизнь. И как-то глядя на него, я вдруг понял, что ненависть к нему не только вернулась, но и окрепла за прошедшее время.
Пожалуй, я бы мирился со своей участью до последнего, но он сам подлил масла в огонь и тем подтолкнул меня к решительным действиям.. У него в дурную привычку вошло хвастаться своими победами и достижениями перед таким неудачником как я. Он пренебрегал моими чувствами, и это оказалось роковой для него ошибкой.
Наверное, он не думал, что, показывая как справляется там, где оплошал я, он тем самым унижает меня. Наверное, он просто был сверхсамоуверенным. Все черты его характера были гипертрофированными и причиной тому, конечно же, был я сам, мои мысли. Его эго было создано, чтобы утверждаться, подавляя других своими утрированными во всем качествами. От такого большого человека, как им не восхищайся, непременно устанешь. Утомление от него и вызвало взрыв в тот момент, когда я сам от себя того не ожидал. Возможно, я просто перестал себя контролировать или во мне перегорел какой-то предохранитель, но внезапно я почувствовал, что меня трясет изнутри ненависть, которую я никак не могу сдержать, и главное, не хочу сдерживать, и тогда я бросился на него. Со стороны это могло выглядеть как нападение сумасшедшего, ничем не спровоцированное и потому необъяснимое для постороннего наблюдателя.
- Кажется, у «нас» сдали нервы, - спокойно произнес он, одновременно освобождаясь от меня.
Он справился со мной легко, доказав этим, что превосходит не только умом и удачливостью, но и силой.
- Ты украл мою жизнь!
- Я украл? А ты оказывается неблагодарный. Я всего лишь осуществил твою мечту, воплотил то, о чем ты грезил. Разве не ты так часто твердил, что не создан для досадных мелочей без остатка поглощающих и без того короткую жизнь? Я избавил тебя от них и от всех проблем; теперь ты живешь, так как всегда мечтал, не растрачиваясь на мелочи, для собственного удовольствия. Ведь ты всегда был эгоистом, только сам не осознавал этого. Ты внушал себе, что вокруг тебя люди, которые не понимают твоих высоких устремлений и интересов. Я оградил тебя от всего, что так раздражало и тревожило тебя. Так наслаждайся тем, что у тебя есть, а не сетуй напрасно, и тем более не обвиняй меня в мнимых грехах.
- Я здесь один, без людей!
- А зачем они тебе? Ты же всегда жаловался на то, что люди тебе только мешают своими проблемами, пустыми разговорами, что без них намного лучше и проще жить.
- Я ошибался.
- Извини. Но исправлять все твои ошибки мне некогда. Назад хода нет. Так прими случившиеся с тобой как должное.
После этого разговора, тем же днем, я сбежал с дачи и направился в город. Никаких намерений у меня не было. Это был чисто импульсивный поступок. Неосознанно я искал нечто способное повернуть время вспять. На самом деле я искал даже не это, я искал самого себя, заблудившегося на улицах города, в котором прожил свою нелепую жизнь, и расстаться с которым не имел ни сил, ни желания.
Но встреча с городом только усугубила чувство одиночества, избавиться от которого я напрасно пытался всю жизнь. И мне стало страшно от этого ощущения безысходности, когда ничто не может спасти тебя от самого себя.
Ведь когда-то что-то было рядом, нечто дарившее восторг, радость и восхитительное чувство полноты бытия. А теперь все непоправимо изменилось, словно сжалось, и нет ничего, что могло бы поддержать в трудную минуту. Как это называется? Кажется разочарованием.
Острая зависть пронзила меня, когда я увидел смеющихся людей, шедших мне навстречу. Они были молоды, уверены в себе и в своем будущем, и они не видели тех препятствий перед собой, которые ослепили меня.
Я почувствовал жалость к себе, и свернул с одной из центральных улиц, кипевшей чуждой мне праздничной жизнью, в какой-то глухой переулок, где ничто не могло потревожить меня своей вызывающей и дразнящей близостью воплощения радужных грез.
Неведомо как ноги привели меня к собственному дому. Я стоял и смотрел на него как человек насильно лишенный самого дорого и желанного его сердцу. И... я страшился приблизиться к нему. Путь назад действительно был закрыт. В этом мой двойник был абсолютно прав. Прятаться же и подглядывать за его жизнью, за его успехами было противно.
Уже развернувшись, чтобы уйти, я вдруг увидел знакомых мне людей, и трусливо поспешил скрыться. Больше всего я боялся, что они узнают меня и окликнут. Они прошли мимо. И мне было так больно в эту минуту, что я еле сдержался, чтобы не заплакать.
Как слепой я сделал несколько шагов, и столкнулся с человеком, увидеть которого не ожидал; с человеком, о котором я всегда мечтал как о друге, но который не был мне даже врагом.
- Что с тобой? – обеспокоено спросил он. – На тебе лица нет.
Я испуганно дотронулся обеими руками до лица и посмотрел на него как безумец.
- Ты пошутил? Лицо на месте.
- С тобой явно не все в порядке. Пойдем, присядем, - и он силой увлек меня за собой к скамейкам напротив дома, стоящим вокруг стола, за которым до сих пор собирались любители «забить козла».
- Сядь, успокойся.
Усадив меня, он присел рядом, вытянув ноги, и прислонившись всей спиной к спинке скамейки.
- И так... – полувопросительно произнес он, но ответа от меня не дождался.
- Почему ты здесь, а не у Ларионовых?
Фамилия была мне знакома, но никаких ассоциаций она не вызвала, и я тупо взглянул на него в ожидании продолжения допроса.
- Ты случаем, не пьян? Или ... Неужели наркотики? - в его глазах проявились отвращение и испуг.
- А может, совесть проснулась? Тебе бы это не помешало.
Тут я от него отвернулся, чтобы скрыть охватившее меня замешательство. Я вспомнил кто такие Ларионовы, и поразился тому, в каких высоких сферах вращался мой двойник.
«Он, несомненно, далеко пойдет», - мелькнуло у меня в голове.
- Я всегда считал тебя человек застенчивым, не приспособленным к жизни. Но последние твои «достижения» показали, как жестоко я ошибался.
Я продолжал безмолвствовать, и он подбодренный моим молчанием, принял его за признание своей правоты.
- Так что с тобой сегодня? Потерял путеводную звезду? Что-то вышло не так, как ты планировал? На вид ты совсем раздавлен.
- Нет, - наконец-то хрипло выдавил я из себя. – Тот человек, о котором ты говоришь, не я.
- Вот как, - задумчиво протянул он, и по его тщетному усилию сохранить безразличное выражение лица, я догадался, что он обо мне думает.
- Я не псих.
- Все мы не психи, - спокойно поддержал он меня. Но считал он явно по-другому.
- Он захватил мою жизнь, и выдает себя за меня, - попробовал я разъяснить ему свое безвыходное положение. – На самом деле он лишь фантом, порождение моих мыслей.
Чем дольше он слушал меня, тем сильнее темнело его лицо.
- Ты главное не волнуйся, - попросил он меня. – И вот увидишь, все образуется.
- Ты мне не веришь, - вздохнул я. – И никто не поверит. Он победил.
- Еще не победил, - заметил он, и достал сотовый телефон. – Я знаю одного человека, он может тебе помочь.
Я не стал ждать пока он наберет номер, а резко вскочил, воспользовавшись тем, что его руки были заняты, и побежал со всей мочи прочь. Чем дальше я убегал от него и от своего потерянного дома, тем больше понимал, какую глупость совершил, доверившись ему. Никем кроме как ненормальным я не мог показаться ему. И другие тоже сочтут мой рассказ за бред сумасшедшего. В этом мире не было людей, которые безоговорочно поверили бы мне.
В состоянии крайнего отчаяния я вернулся на дачу, и ничком упал на кровать. В тот момент я действительно был болен. Болен безнадежностью, страхом и слабостью.
Сколько я так пролежал, не знаю, но постепенно нервное перенапряжение и усталость взяли свое, и я уснул.
На следующий день мне пришлось держать ответ перед двойником. Его гнев, его раздражение не пробудили во мне никаких эмоций. Он воспринимался персонажем из дурного сна, и слова его скользили мимо сознания; я был не уверен, что разговор происходит в реальности, и даже временами видел себя со стороны, что впрочем, было не трудно при сложившихся обстоятельствах.
- Мне известно о твоих прогулках. Сколько раз ты уже удирал отсюда в город?
- Сколько надо!
- Какое ребячество не думать о последствиях и отвечать как пятилетний. Не затрудняй мне жизнь, ни к чему хорошему это для тебя не приведет.
- Зато принесет моральное удовлетворение.
- Ты заблуждаешься.
- По крайней мере, я не сижу сложа руки, и не смотрю как моя жизнь идет под откос.
- Повторяю, ты заблуждаешься. Это уже не твоя жизнь.
- А чья же?
- Моя.
- Это мы еще посмотрим.
- Чего ты добиваешься? Вернуться назад тебе нельзя.
- Почему?
Он только усмехнулся, но ответа не дал. А я еще больше возненавидел его.
В ситуации он разобрался быстро. Запретить мне бывать в городе он не мог. Он это прекрасно понимал, но, как выяснилось впоследствии, и не собирался так поступать. Он сделал так, чтобы мне было стыдно видеть тех людей, с которыми я был когда-то близко знаком. Он довершил мое превращение в чудовище.
И с эти я уже смириться не мог. Однако в своем эгоцентризме он не понимал моих страхов, а об угрызении совести он только краем уха слышал, но само это состояние ему явно не было знакомо.
- Не понимаю, из-за чего крик, что ты так разволновался? Я всего лишь позаботился о своих интересах, – так объяснил он мне свои безнравственные поступки. Говорить с ним на темы морали было наивным поступком, но мне все еще не верилось в это.
- Потому что это безнравственно!
- А, по-моему, безнравственно ущемлять собственные интересы, - безаппеляционно заявил он, и уже с угрозой добавил:
Ты зря так поступаешь – меня в угол не загнать. Я вывернусь, а вот ты можешь остаться у разбитого корыта.
- Я и так ничего не смею, и то, что вокруг мне не принадлежит.
- Ты говоришь, что не ничего не имеешь. Но это ложь. У тебя есть все, о чем только может мечтать человек, и нет никаких повседневных забот. Тебе не нужно думать о суете и пошлости примитивного существования. Тебе предоставлена уникальная возможность размышлять о возвышенных вещах, далеких от всей этой грязи нас окружающей, от бытовщины, склок, зависти, никчемных споров. Другие бы в ногах валялись, благодарили за то, что я им устроил райскую жизнь, а ты почему-то недоволен моими благодеяниями, и только знаешь, что бурчать и требовать невозможное.
- Ты смеешься надо мной!
- Ничуть. Я говорю серьезно и поступаю соответственно. Можешь мне поверить, я сочувствую твоим устремлениям и стараюсь помочь.
- Отняв у меня жизнь?
- Облегчив ее, и обновив. Но если тебя так беспокоят произошедшие перемены, то, значит, я преуспел в своих замыслах. Не буду скрывать своего удовлетворения тем, как ты воспринимаешь изменения в собственной жизни. Теперь тебе незачем, да и опасно появляться в городе у прежних знакомых.
- Ты признаешь, что специально опорочил меня в глазах моих друзей? Чтобы оставить в совершенном одиночестве?
- Я все делаю специально. А что касается твоих друзей, то позволь заметить, их у тебя никогда и не было. Так, случайные знакомые, на которых нельзя положиться в трудную минуту, которым все равно жив ли ты, или уже умер. А теперь они тебя презирают. И правильно делают. Пусть это совершил я, но ты ведь ни чем не лучше меня. Мы с тобой одинаковы.
- Нет! И я докажу это!
- Интересно, как?
- Что же мне теперь делать? – в ужасе спросил я. В ту минуту я не сомневался, что все потеряно, он победил и нельзя ничего изменить, остается только подчиниться.
Моя растерянность его слегка позабавила.
- А ты мечтал, чтобы я и впредь послушно играл роль козла отпущения? – нагло спросил он и засмеялся. – Не вышло. Почему я должен решать за тебя все проблемы, исправлять твои ошибки и промахи в то время, как ты наслаждаешься жизнью? Тебе захотелось избавить себя от всех неприятностей, взвалив их на кого-нибудь другого. Я же предпочитаю, чтобы их нес ты. Тебя это удивляет? Как же ты глуп, ведь я – это ты. И чего желаешь ты, становится и моим желанием.
И тогда я захотел убить его. Он засмеялся, увидев мое выражение лица.
- Попробуй, - произнес он. – Лишь позволь освежить твою память: я - это ты.
Он зря сказал мне это, я и так помнил. И по мере того как мое желание крепло, он перестал улыбаться, а потом его охватил страх…
Когда его нашли, никто не сомневался, что произошла очередная трагедия. Правая рука все еще сжимала рукоять ножа, лезвие которого окрашивала полоса запекшейся крови.
-
-
07.03.2007 в 20:31