понедельник, 18 августа 2008
Это мой рассказ. Ничего особенного. Можете проматывать.
читать дальшеОни увидели его сразу. И было мудрено его не заметить. Уже один резкий запах заставлял остановиться и даже попятиться назад. Он сидел у батареи так, как будто спал. Но возле него натекла целая лужа крови.
Андрей взял ее за руку и потащил вперед, прикрывая неприглядную картину собой, но она мягко отстранила его, и подошла к сидящему. Она проявила невиданную выдержку: не закричала, не испугалась, а была удивительно спокойна и словно не замечала сгустков крови, омерзительных на вид, от лицезрения которых Андрея передернуло. Она же, хотя и медленно, но дотронулась до руки этого то ли человека, то ли трупа, и обрадовано обернулась к Андрею:
- Он жив.
Андрей не поверил ей; поборов слабость и страх, он присел на корточки рядом с ней, и тоже дотронулся до ужасной «находки». Прикосновение убедило его в ее правоте: рука была холодной, но это была рука не мертвеца, а живого человека, не потерявшая своей гибкости.
- Пойдем, - сказал Андрей.
- Куда? – удивилась она.
- Надо вызвать «Скорую помощь».
- Да ты, прав, - согласилась она. – Только знаешь, странно, что никто не сделал этого до нас. Он, судя по всему, давно находится здесь.
«Ничего странного», - подумалось ему, но вслух он ничего не произнес.
Через две недели они получили сообщение о том, что спасенный ими человек желает их видеть.
- Может, не пойдем? – спросил ее Андрей. Идти ему не хотелось, и он не скрывал от нее своих чувств. Но она так бурно запротестовала, что ему ничего другого не оставалось, как подчиниться.
После, в больнице, он с досадой наблюдал, с каким жадным интересом она рассматривала того человека, чье бледное лицо все еще ненамного отличалось от белой постели, на которой он лежал. При их появлении, он улыбнулся. Это была улыбка вежливости, ничего не значившая при иных, не столь драматических обстоятельствах; сейчас же она была как нельзя некстати. Андрей с тревогой заметил, что эта чертова улыбка тронула ее сильнее любых слов.
Ух, уж эта женская сердечность и сострадательность, пробуждающиеся при виде всякого убого и сирого! Он ощутил себя лишним, но продолжал стоять соляным столбом у порога, не решаясь подойти ближе.
- Спасибо вам, - произнес тот, в ком Андрей разглядел опасного для себя соперника. – Если бы не вы, меня уже не было в этом безумном мире.
Она смутилась, хотя, несомненно, была растрогана его словами и, расчувствовавшись, умилялась сама себе. Эти эмоции отразились у нее на лице: оно зарумянилось, а от смущения, довольно милого, она опустила глаза. Неумело скрывая волнение, она ответила ему, что по чистой случайности помочь довелось именно им.
- Вы не правы, - возразил тот с живостью достойной комплимента. – Вы одна не побоялись последствий. Никто до вас не нашел в себе силы пойти навстречу возможным неприятностям. Все прочие предпочли пройти мимо, сделав вид, что либо ничего не заметили, либо, что так и должно быть, и в истекающем кровью человеке нет ничего необычного: каждый день дюжинами валяются они в подъездах жилых домов... Привычное явление суровой действительности, - с горечью добавил он, и особенно пристально посмотрел на нее своими пронзительными черными глазами.
- Но ведь я была не одна... Андрей, подойди же сюда.
- Нет. Он бы также прошел мимо, если бы не вы, - уверенно заявил тот.
«Чертов психолог», - подумал Андрей. – «Каким подлецом он выставил меня перед ней. Я как предчувствовал, что не следует идти в больницу».
А тот, совершив свое черное дело, попрощался:
- Приятно было с вами познакомиться, - и они вышли.
Между ними не было произнесено ни слова, лишь удалившись от больничного забора на довольно приличное расстояние, она, отрешенно глядя не на хмурившегося Андрея, а в сторону, беспомощно спросила:
- Он сказал правду?
Андрей замялся. Солгать ей было ему непросто, она тут же распознала бы фальшь, и он все равно потерял бы ее. Но ничего говорить и не пришлось, она сама угадала ответ по его заминке, по его молчанию, и охватившей его растерянности, но от упреков воздержалась и не стала говорить ему с изумлением ребенка, впервые на практике познавшего, что такое плохо: «Вот уж не думала, что ты такой...», а разрешила проводить себя до дома. И даже сказала «до свидания». Но Андрей не сомневался, что отныне между ними все кончено.
Так оно и оказалось. Когда на следующий день, он, как обычно, позвонил ей, она сразу же предупредила, что сильно занята и не может говорить. В очередной раз произошло тоже самое. А потом она стала постоянно отговариваться нехваткой времени, ссылаясь то на работу, то на усталость, то на головную боль. Он отчаялся, но не мог заставить себя бросить думать о ней. Чем больше она отдалялась от него, чем дольше он не видел ее, тем сильнее ее любил, и неимоверно страдал от того, что не может, как прежде находиться подле нее. Он не просто испытывал психологическую пытку, он чувствовал настоящую физическую боль от разлуки с ней.
Узнавать о ней он мог отныне только от ее подруги, встреч с которой поэтому стал жадно искать. Та не обольщалась на свой счет, да и не была влюблена в него; из одной жалости к нему она охотно рассказывала все, что становилось известно ей самой.
В страшных мучениях он провел целых два месяца, и каждый день был для него хуже предыдущего. Надежды таяли, жизнь теряла смысл. Особенно невыносимо было ему знать, что она так легко навсегда вычеркнула его из своего сердца, отдав предпочтение другому. Если бы не это, он нашел бы силы смириться, и не переживал бы столь тяжело охлаждение с ее стороны, обернувшееся вдруг изменой.
Произошедшая перемена была внезапной для нее самой. В тот судьбоносный день она никого не ждала, и поэтому звонок в дверь был для нее полной неожиданностью. Дверь она открыла, испытывая досаду на незваных гостей и, пораженная увиденным, замерла: прямо перед ней возник замечательный розовый букет. Его протягивал, с видом триумфатора, человек со смутно знакомым лицом.
- Какая прелесть, - она приняла цветы, не удержавшись от искушения. Ей редко дарили больше трех роз, а здесь она насчитала целых семь свежих бутонов только-только обиравшихся раскрыться. Поднеся их к лицу, она с восторгом вдохнула безмерно любимый, знакомый аромат.
- Спасибо.
- Вы меня не узнаете? – человек перешагнул через порог сам, не дожидавшись приглашения войти.
- Вы меня видели всего дважды.
- Так это Вы? – внимательнее пригляделась она к нему.
- Я, - улыбнулся он.
- Проходите, пожалуйста. Извините меня, за то, что я сразу не признала вас.
Они прошли в комнату, и ей захотелось немедленно поставить букет в воду. Для этой цели она решила использовать свою лучшую хрустальную вазу. Взяв стульчик и, встав на него, она потянулась за хрусталем, стоявшим на верхней полке серванта.
- Позвольте, я помогу вам. – Он подошел так неслышно, что она от испуга невольно вздрогнула, но, дотянувшись до хрусталя, подала ему вазу. Руки их на мгновение соприкоснулись. Его руки точно обожгли ее, столь горячими показались они ей. Быстро отдернув свои пальцы, она, однако не спрыгнула со стульчика, а медленно, с достоинством сошла с него, и, забрав у гостя вазу, прошла на кухню набрать воды. Вернувшись, она поставила цветы и только после этого взглянула на него. Он сидел в кресле и из-за ладони руки, которой опирался на подлокотник, посматривал на нее, с хитрой, как ей показалось тогда, улыбкой. Эта улыбка почему-то рассердила ее.
- Вам смешно?
- Я любуюсь вами, - сказал он довольно искренне, и она поверила ему.
После он появлялся не раз. Она привыкнув к его визитам, вскоре заметила, что скучает без его общества и даже волнуется, когда он по какой-либо причине задерживался или не мог прийти в обычный час.
Трудно было назвать создавшиеся между ними отношения любовью или влюбленностью. Вначале это было похоже на дружбу, хотя дружбу особенную. Им было так хорошо вместе, так просто, что верилось – встречи будут продолжаться бесконечно долго. Меж ними не было ни обид, ни недоразумений, ни недомолвок. Ясность, незамутненность отношений и радовала пугала ее. Она заранее страшилась того, что когда-нибудь все, что связывает их теперь, исчезнет, рассыплется в прах. Счастье не может продолжаться вечно. И мысли о грядущем расставании все чаще и чаще посещали ее; она безжалостно гнала их прочь, но они вновь и вновь возвращались, внося дух беспокойства в мирное и приятное существование. Она знала, что, привыкнув общаться с таким удивительным, умным и нежным человеком, не сможет вернуться к прежней жизни, в которой обычны ссоры, взаимные недопонимания, подозрительность, ханжество, приторная и притворная любезность в лицо, а за спиной мерзкое шушуканье. У людей в крови думать о ближних своих самое худшее. Ей было известно не мало примеров обывательского мышления, готового клеймить и пачкать грязью все недоступное его ограниченному разумению, включая и то, о чем толком не знают, но о чем берутся судить, исходя из собственной испорченности, а может быть, из собственного негативного опыта. Сама она никогда никого конкретно не порицала, считая, что не имеет на это никакого права. И если все-таки нападала, то на тупость, на косность, касавшиеся всего человечества в целом, а не отдельных его представителей.
Неопределенность, неуверенность в их взаимоотношениях постепенно измучили ее. И однажды, не выдержав очередного приступа тревоги, она нашла в себе силы спросить его, когда он собирается исчезнуть из ее жизни, так же неожиданно, как и появился в ней.
Он ответил не сразу.
- Тебе удалось загнать меня в угол, - отметил он, усмехнувшись. – Я и сам, если честно, не знаю «когда». Все зависит от многих обстоятельств.
- Но надеюсь, они не зависят от погоды: от перемены ветра, например, или от неизбежной смены сезонов?
- Нет. В этом отношении можешь не беспокоиться, я уйду, предупредив заблаговременно.
- Большое спасибо. Можешь идти сейчас, я не задерживаю, - рассерчала она на него, пологая, что в данной ситуации шутки были просто неуместны.
Но он уходить наотрез отказался.
- Я еще не пил чай. К тому же на улице холодно.
- Но прийти ко мне тебе мороз не помешал? – уточнила она.
- Не помешал.
- Вот и уйти не помешает.
Тогда он попросил прощения. Они помирились. Это была их первая размолвка, но стало ясно, что с возникновением причины для обид и подозрений, недоразумения и ссоры еще не раз повторятся.
Когда лучшая подруга узнала о ее сомнениях, и о том, что послужило их источником, то поспешила рассказать о страданиях Андрея, о его верности и любви, впрочем, безрезультатно. В ее сердце ничего не дрогнуло, и никаких угрызений совести она не испытала.
- Так же жестоко, как сейчас поступаешь ты с ним, поступят с тобой, - с обидой за Андрея заявила ей подруга.
«Они меня не испугают», - верилось ей. – «Разве могут угрозы повлиять на чувство способное затмить собой весь свет»?
- Жизнь дана не для удовольствий, а для совершенствования души и закалки духа, - вслух произнесла она, и мнение ее прозвучало напыщенно, но тогда она этого не почувствовала. – Как же человек научится различать плохое от хорошего, доброе от злого, если ему никогда на практике не приведется столкнуться с плохим и злым? Как он сможет сравнить их между собой и сделать выбор?
- Ну что же, - заметила на столь оригинальный глубокомысленный взгляд подруга. – Если тебе нравятся испытания и трудности – ты их получишь сполна. Ведь человек всегда получает то, чего он заслуживает. И раз ты не умеешь ценить преданность друзей, и охотно доверяешь разным проходимцам, о которых толком ничего не знаешь, то ты и заслуживаешь не на наказания, но возмездия за свои легкомысленные поступки. И ты его получишь.
Прокаркав это недоброе предсказание, вещая Кассандра гордо удалилась. Так Андрей лишился единственного источника информации о любимой женщине. На все его упреки, подруга сухо заявила, как отрезала:
- Если ты настоящий мужчина, то брось плакаться в жилетку, а иди и добивайся всего сам. За любовь надо бороться, ее надо заслужить. А причитания и жалобы оставь нам, слабому полу.
- Я боюсь навязываться, - объяснил он ей свое поведение.
Полученная отповедь больно ударила по его самолюбию, и без того серьезно покалеченному уже в проигранном сражении за единственную для него женщину.
- Настаивая на своем, преследуя ее везде, я лишь внушу презрение к себе; стану ей омерзителен. Ничто так не возмущает и не отталкивает человека, как приставание того, кто ему противен, и жалок. Я не хочу быть парией. Я буду ждать.
- В этом ты, конечно, прав, - одобрила его решение подруга. – Ничто так не трогает сердце женщины, как молчаливая, безропотная преданность. Пред нею мы беззащитны и если не любовью, то сочувствием и признательностью, рано или поздно, проникаемся.
- И на том спасибо, - с горечью сказал ей на прощание Андрей.
Отныне вся его жизнь была наполнена горечью ожидания, способного присущей ему неопределенностью свести с ума и человека большей силы воли, чем та, которой он обладал.
«Почему так получается», - размышлял он, страдая от одиночества долгими тоскливыми вечерами. – «Мы строим планы, которые кажутся нам осуществимыми, предаемся мечтам о том, как будет здорово, когда все устроится в соответствии с нашими упованиями, а потом вдруг, какое-то непредвиденное, и на первый взгляд малозначительное событие решительно заявляет о себе, и вот уже все идет наперекосяк. И вместо радости и счастья мы оказываемся лицом к лицу с бедой, горем, разочарованием. Что вмешивается в нашу жизнь? Неужели судьба? Или все-таки досадная, но роковая случайность? Кто ответит мне? Человек садится в машину в уверенности, что благополучно доедет до цели и с ним не приключится ничего трагического. Но не проходит пяти минут, как на ближайшем перекрестке он сбивает ребенка и от его самоуверенности не остается и следа. Из честного и невинного человека он превращается в убийцу. Другой заходит в подъезд с любимой девушкой и натыкается на истекающего кровью незнакомца. И к чему приводит это? Он теряет любовь, ту же уверенность в себе и от отчаянья готов вскрыть себе вены! Нет, мне никогда не понять принципа действия этой дикой игры, чертовски похожей на рулетку. Если бы я мог изменить ее правила, изменить прошлое и увести ее подальше от того растреклятого места... Если бы я мог вернуться в тот день...» - сотню, тысячу раз повторял он себе, терзаясь проявленной им опрометчивостью и смутно чувствуя, что не одна она была причиной произошедшей с ним катастрофы. Уже тогда у него закрадывалась мысль: «А любили ли его Анна»?
Сомнение все чаще и чаще давало знать о себе; он тщетно старался избавиться от него, отмахнуться, но оно уже исподволь, медленно, но верно подтачивало веру в то, что в прошлом в их отношением было все благополучно; оно не прекращало свою работу ни на минуту, ни на секунду, заставляя припоминать малейшие подробности их встреч. Он анализировал сохранившееся в памяти каждое ее слово, каждый жест, и приходил к безутешному выводу, что был прежде безнадежно слеп. «Она терпела меня, всего лишь терпела... Наверное, ей было жаль меня? Но как это страшно – почувствовать, что ты не нужен человеку, которого искренне, глубоко любишь, без которого не мыслишь дальнейшего существования. Можно ли так беспощадно, смертельно ранить другого?
В том, что я еще жив, нет никакой ее заслуги. Отчаяние, переполняющее меня, давно бы хлынуло из горла потоком крови, но на счастье, (на счастье ли?), боль от ран оказалась так велика, что разум не способен был ее выдержать и отказался верить в ее существование. Пока именно это спасает мне жизнь. А что будет потом? Может быть, я привыкну к ней... Да, наверное, привыкну. Если люди могли жить с пулями и осколками близ сердца, почему бы не выжить и мне? Иного выхода нет. Его пока не придумали. И даже забвение, не говоря уже о смерти, лекарство неважное, жалкое. Пережив удар, человек не остается прежним, даже если счастливо избегнет паралича. И я не тот, что был прежде. Но, возможно, мне удастся сохранить то немногое, что еще осталось, на память о том, что могло бы быть, не наступи тот распроклятый день, который я с удовольствием убил, если бы люди научились по-настоящему убивать время»!
Его любовь ничего не знала об этих столь горьких размышлениях, иначе бы она не удержалась от угрызений совести и эта история могла завершиться иначе. Но Андрей из гордости ни с кем не делился своими мыслями, а ее, переживавшую очередной разлад в душе, не занимали муки кого-то живущего от нее где-то невообразимого далеко, в соседнем квартале, а занимали собственные, такие же невыдуманные, подтачивающие ее силы, неумолимо вгрызающиеся в сердце, которое было способно нежно и искренне любить, сострадать, терпеть, верить и бесконечно прощать.
- Больше всего я ценю в тебе умение сострадать, - однажды признался ей Вадим.
Тогда она не придала никакого значения этой его обмолвке, но теперь все изменилось. За время знакомства с ним она только и делала, что слушала его и безмолвно терзалась оттого, что он не пускает ее в свою жизнь, остававшуюся для нее тайной. Возможно, он не доверял ей. Она не обижалась. Она просто молча страдала.
Через полгода после их знакомства, он пришел задумчивый, немного отрешенный, но отрешенность его была окутана дымкой некой непонятной еще ей торжественности, подчеркивающей значительность и его прихода, и того, что будет им сказано.
- Что с тобой? – она была поражена его видом и потому и не сумела удержаться от искушения задать вопрос, роскошь прежде себе непозволительную, если не считать того, давнего разговора, вспоминать о котором ей не хотелось.
Он не стал хитрить, притворяться.
- Я уезжаю, - так буднично сообщил он ей, будто речь шла о чем-то обыденном, не заслуживающем ни истолкования, ни упоминания.
- И надолго? – снова спросила она, чувствуя как быстро набухает внутри нее обида, угрожая вылиться сию же минуту слезами. И как она ни старалась скрыть волнение, голос у нее дрогнул.
Он взял ее за руку.
- Не буду утешать – надолго. Месяца на два-три.
- О Боже, это же вечность!
- Согласен. Мне так же неприятна эта поездка, как и тебе, но отказаться было невозможно.
- Но почему так долго?
- Командировка. Ее срок от меня не зависит.
- Но ты вернешься?
- Обязательно.
- Тогда я не буду говорить глупости.
- Милая, ты никогда не говорила их.
Это была не лесть и не комплимент; в обращении он был прост и презирал лицемерие. У него все было очень естественно, ненавязчиво изящно, а поступки всегда оправданы и разумны. И слова, произнесенные им сейчас, были для нее не то, что неожиданностью, (не отдавая себе отчета, она ждала чего-то подобного от него), а скорее знаком, признанием, чье значение было трудно переоценить.
- Я правильно расслышала? – смутившись переспросила она.
- Можно я тебя поцелую? – вопросом на вопрос ответил он.
- Можно.
Через час, когда они, наконец, простились, у нее появилась еще одна причина щедро полить слезами подушку. Если это была не любовь, то тогда они не были мужчиной и женщиной.
Но радость напополам с печалью длилась недолго.
Вечером следующего дня, когда он должен был, как она считала, благополучно ехать в поезде, Вадим пришел к ней в привычный им обоим час, и она предположила, что случилось нечто важное и непредвиденное, помешавшее ему уехать.
- Я пришел попрощаться, - объяснил он ей.
- Не понимаю, - растерялась она. – Мы же попрощались вчера.
- Мне стыдно обманывать тебя. Я уезжаю не на два месяца... – он замолчал, и она была вынуждена спросить его:
- А насколько?
- Навсегда.
Когда он произнес это роковое слово, мир раскололся надвое, и ее вдруг охватила такая слабость, что на время она лишилась способности двигаться.
- Я бы предпочел убить себя, чем видеть сейчас твои глаза, - сказал он, побледнев. – Но умоляю, не обвиняй меня ни в чем. Я боюсь твоего отчуждения больше чем смерти.
- Ты зря боишься. Я не собиралась проклинать тебя. Это невозможно.
- Намного легче чувствовать себя преступником, чем жертвой.
- И кто из нас преступник?
- Никто.
- Скажи мне, но прошу, ответь честно, ты уходишь не из-за меня?
- Из-за себя.
- Это тайна? Ты можешь объяснить хоть что-нибудь?
- Нет, - твердо и упрямо произнес он.
- Я сожалею о том, что познакомилась с тобой.
- А я не жалею. Я ни в чем не раскаиваясь, и мне не стыдно за нашу любовь.
- Любовь? Ты называешь свою интрижку любовью?
- Пожалуйста, не продолжай. Это не ты говоришь, а твоя обида. Тебе не идет этот тон.
- Тон не губная помада, нельзя его стереть и намазать другой, более подходящий.
- Твоя горечь мне понятна. Но я не хочу посвящать тебя в свои дела. И имею на это полное право.
- Нет ничего ужаснее недоверия.
- Ты ошибаешься, - мягко поправил он ее. – Я тебе верю.
- И потому предаешь?
- Ты мне дорога.
- О, если бы это было так, - она не выдержала и отвернулась, чтобы нахлынувшие чувства не выдали ее с головой, поэтому она не увидела судороги на мгновение исказившей его лицо. Когда она, справившись с волнением, повернулась к нему, он был по-прежнему удивительно спокоен, а лицо его своей неподвижностью походило на восковую маску.
- Но ты не лжешь мне? – с тревогой спросила она, натыкаясь на новую стену выстроенную им, барьер, который она немедленно ощутила сердцем.
- Я бы и рад, - попробовал он пошутить, - Но у меня плохо получается. Стыдно.
- Замечательное признание. И у тебя хватило на него смелости?
- Оно далось мне нелегко.
- Не обижайся на то, что я тебе скажу...
- Ни в коем случае, - поспешно запротестовал он, не давая ей договорить.
- Но ты странный человек, зачем-то создающий себе трудности. Можно и нужно жить проще. Всего несколько слов и, быть может, то, что ты считаешь трагедией, обернется фарсом.
- Должен тебя разочаровать: мой фарс способен убивать.
- Неужели так серьезно? – испугалась она.
- Так безнадежно, - подтвердил он, и встал с явным намерением уйти.
- Подожди, - взмолилась она в отчаянии оттого, что он не может удержать его подле себя. – Ты не думал о том, что твой поступок, который ты хочешь совершить, это и есть убийство?
К ее ужасу он не стал оправдываться, а ... улыбнулся в ответ, и скрыв за улыбкой свое замешательство, пожал плечами.
- Думай как тебе угодно.
И если до этого ответа у нее еще и оставалась какая-то надежда, то теперь она умерла навсегда.
- Что ж, иди. Не буду тебя задерживать. С глаз долой – из сердца вон.
Если бы она не восприняла его уход так спокойно, если бы она заплакала или предприняла хотя бы еще одну попытку удержать его, он бы незамедлительно ушел, полагая, что поступает правильно, но проявленное ею самообладание смутило его; он почувствовал себя виноватым, и вместо того, чтобы гордо удалиться, замялся, и остался подле нее.
Сколько времени они просидели в молчании, не знали ни он, ни она. Часы для них не существовали. Существовало лишь то, что притягивало их к друг другу и не давало ему уйти.
- Кто такой Эгист, миф, вызванный к жизни, - он нарушил молчание первым. – Рожденный дочерью от отца для мести за него, он не человек, не ребенок, не продолжатель рода, а орудие мести. Он жил для того, чтобы душа его отца нашла успокоение в Аиде. Но Клитемнестру он полюбил искренне, сразу доверившись ей. И она ответила ему взаимностью, она утешила его измученное, исстрадавшееся сердце, неповинное в том, на что его обрекли. И не Эгист убил Агамемнона, а его собственная жена, мстившая ему за смерть, а, по сути, убийство любимой дочери. Клитемнестра потому и полюбила Эгиста, что сама страдала, и знала как тяжело носить камень на душе, пребывать в вечном отчаянии и не находить успокоения ни в чем. Она не могла не проникнуться сочувствием к человеку, с рождения обреченному на испытания. Рожденный для страданий – вот кто такой Эгист. И смерть его от руки Ореста, как пособника мужеубийцы не справедливое возмездие, а всего лишь закономерный конец для жертвы, избранной на заклание именно в силу ее невинности. Сам Эгист не был виновником чьей-то гибели.
Теперь представьте, что у этой истории мог быть другой финал. И Эгист не погиб от руки Ореста, а выжил бы и, более того, встретил человека, полюбить которого ему посчастливилось, как бы в утешение, как в награду за то, что ему довелось претерпеть. Однако нельзя сказать, чем могла окончиться и эта любовь, если отношения зашли бы слишком далеко, поэтому следовало пресечь их покуда они не обернулись новым несчастьем.
Пока Вадим говорил, она смотрела на него, и силилась понять к чему эти слова, которые он ронял в пустоту окружающую их будущую жизнь. Он видел ее недоумение, но не торопился развеять его. Договорив, он снова надолго замолчал.
- Теперь ты догадываешься, что так называемая командировка – выдумка, и хуже того, плохая выдумка, отдающая неким душком, как всякая ложь, как бы ее ни называли. Лжи во спасение нет. Есть лживая поговорка, и таких не мало в нашем языке; при помощи их мы утешаем, баюкаем свою совесть, оправдывая себя за свое лицемерие и предательство. Но ты должна простить меня, потому что единственное, чего я страстно желал, это ни в коем случае не причинять зла, которое как надоедливый пес ходит за мной по пятам.
- И поэтому вы бросаете меня? – холодно произнесла Анна.
- Для вашего же блага.
Сказать ей «ты» он не посмел.
- Вы не любите меня. И не любили.
- Любил и люблю. Но к чему повторять это?
- Действительно, к чему? Ведь все и так ясно. Если бы вы любили, то не стали бы выдумывать мнимые препятствия.
- Мне тяжело оправдываться перед вами. И я не хочу подыскивать оправданий для себя. Но поверьте, что я был бы счастлив, если бы то, что искалечило мне жизнь, существовало в одном воображении.
- Так позвольте помочь вам, не отталкивайте меня! Неужели я не в силах помочь вам?
- Это мой крест, мне его и нести.
- Как благородно и как глупо, - ее охватило раздражение. – Вам доставляет удовольствие мучить меня.
- Не больше чем вам меня.
- Это тупик, - сдалась Анна. – И вы все-таки уйдете?
- Надо уйти.
- Почему вы упоминали об Эгисте?
- Я много о нем думал и этот образ близок мне как никакой другой.
- Ваша история... она похожа на историю Эгиста?
- Я не собираюсь ворошить прошлое. Я отказался от него. Плохо то, что прошлое не отказалось от меня. Очень многие люди не могут, не желают отказаться от прошлого – оно притягивает их, они постоянно возвращаются к нему и отвергают те дары, которые ему преподносит настоящее, которое им предлагает жизнь. А я отказался, хотя должен был и мог отомстить, и этим своим решением я перечеркнул будущее. Меня, видимо, не так воспитали в детстве, как было нужно. Тут сказалось еще и то, что мне делалось не по себе, когда я представлял, что надо мстить за зло, причиненное много лет назад. Я не Монте-Кристо. И не Эгист. Я просто человек, проживший отпущенную ему жизнь не так, как ее следовало прожить. И я прошу вас простить мне сейчас эту слабость. Быть может, через много лет она окажется единственным оправданием для меня.
- Прощайте, - ответила Анна. – К сожалению, мне вам не помочь.
Он подошел к двери, но уйти так и не смог.
Что произошло с ними в дальнейшем уже и не так важно, даже если у них и был всего один счастливый день на двоих. Главное – они нашли друг друга и встретили беду вместе...
А как часто мы встречали ее в одиночку, лицом к лицу, жалея о том, что рядом нет тех глаз, ради которых стоило бы не только жить, но и умереть.
@темы:
писанина
-
-
19.08.2008 в 00:39-
-
21.08.2008 в 16:20