Принц Клонски смотрел на своего сына. Корум не замечал его, но это было к лучшему. Уважение, что испытывал сын к отцу, не позволило бы Коруму заниматься своими делами в его присутствии. Клонски чувствовал, как его желание уйти в Зал Ароматов становится все сильнее, но незатейливая мелодия, которую творил Корум с помощью полых трубок, вибрирующих проволочек и стукающих камешков, ненадолго заставила принца позабыть о нем, застыть на месте и опустить посох, чтобы шум не отвлек Корума от его занятия.
В замке Эрорн время текло незаметно. Веяло прохладой от фонтанов, исполняющих красивейшие фуги, но все чаще Клонски предпочитал слышать голоса своих дочерей, гуляющих по цветущему саду. Взгляд темно-оранжевых глаз принца гораздо дольше, чем обычно, задерживался на лице жены, хотя еще недавно лишь звезды в планетарии могли столь надолго привлечь его внимание. И философские диспуты с братом с каждым днем становились все длиннее.
Но Вселенная словно напоминала принцу, что его жизнь должна вот-вот закончиться. Силы были на исходе, и невозможность пользоваться оккультными силами, чтобы просто связаться с соотечественниками, живущими в замках Сари, Крача и Галл, все более утверждала Клонски в этой мысли. Любопытство никогда не было присуще вадагам, но все же перед тем, как возлечь на подушки в Зале Ароматов, чтобы остаться там навсегда, Клонски захотелось узнать больше, чем он знает. Привычное уединение отчего-то вдруг внесло тревогу и сумятицу в обычно спокойное течение мыслей старого вадага. И даже волны, бьющиеся о северные стены замка Эрорн, не приносили должного спокойствия.
Все чаще принц задумывался о вещах, не присущих его характеру. Все чаще светлые и радостные мысли сменялись горестным предчувствием, сущность которого невозможно было объяснить привычными категориями. Не радовали в такие моменты принца великолепные скульптуры, одолевала скука в библиотеках, наполненных редчайшими рукописями, а в залах для вызывания духов стояла непривычная тишина. И словно отовсюду проникал холод, заставляя старое тело вздрагивать от его ледяных прикосновений.
Повелители Мечей ли шутили так, или собственная старость приблизилась настолько близко, что изменяла саму сущность характера вадага, но все чаще он задумывался о тщетности существования цивилизаций вадагов и надрагов, умеющих и знающих слишком много для тех, чья жизнь заканчивается смертью. Но без знаний вадаги могли превратиться в калек, не умеющих ничего и боящихся всего, что превышало их познания. Невозможность жизни как таковой в подобных условиях занимала мысли принца Клонски. И пугала. Хотя вадаги очень плохо знали такое чувство мабденов, как страх. Принц допускал, что именно в это словесную категорию он вносит нечто совершенно иное. Ведь он не кричал и не прятался по углам, как тот мабден, что пятьдесят лет прожил в замке Эрорн, когда его, а точнее ее, только привезли и поместили в зверинец. Но впервые в своей долгой жизни, принц Клонски не мог объяснить даже самому себе, что за мрачное предчувствие живет в его сердце и меняет привычное на неизвестное. Ведь даже невозможность отправиться в путешествие по Пяти Измерениям не приводило принца в такой трепет, как один взгляд на сына, который увлеченно творил свою симфонию.
И неизвестно, томит ли подобное предчувствие остальных обитателей замка. Ведь отчего-то порой застывает на месте Калаталарна, невидяще смотря на картины на бархате, и дочери вдруг замолкают в садах и словно не слышат трели птиц, а брат откладывает в сторону интереснейшую рукопись и закрывает глаза, будто свет причиняет им боль. И только Корум живет в своем мире. И если предчувствие еще не живет в его сердце, то он сможет исполнить последнее желание своего отца. Не побоится выйти за пределы замка Эрорн, за стены которого словно запретили себе выходить остальные его обитатели. А вернувшись, принесет своей семье новые надежды, яркие краски и живое дыхание ветра, о котором в замке Эрорн уже успели позабыть. И тогда с более спокойным сердцем возляжет Клонски на подушки в Зале Ароматов.
Принц сделал шаг вперед и стукнул посохом об пол, глядя, как увлеченность на лице сына сменилась спокойной радостью.
— Папа?
— Корум, извини за вторжение.

Небо над пустыней отливает бронзой, словно патина на древнем колоколе. Ни облака, ни птицы - раскалённое безжизненное небо.
От края фонтана до угла мощёной площадки - двенадцать шагов. От другого края фонтана до полоски кустов с невнятными белёсыми цветами - четырнадцать. Пару дней назад я их считал. Потом бросил.
Слишком яркое солнце слепит глаза, и я смотрю в основном себе под ноги - на сероватые, слегка неровные плиты, на которых проступают завитки, зигзаги, пунктирные линии... Отпечатки древних существ, обитавших в море, которое когда-то плескалось на месте пустыни. Всё, что от этого моря осталось.
Стены Танелорна, который стоит на границе пустыни, сложены из этого камня.
Танелорн... Город-мечта, упавшая мне прямо в руки. Город, чьи стены построены из обломков прошлого - теми, кто решился своё прошлое забыть. Город, который принимает чужую память в свои объятья и бережно убаюкивает её, помогая оставить минувшее за спиной.
Всем, кроме меня.
Двадцать шесть шагов - от одного края площадки до другого. Я меряю её шагами уже не первый день. На редкость бессмысленное занятие. Но эта иллюзия движения помогает хоть как-то заглушить стремление бросить всё и бежать отсюда. Бежать - нестись вперёд, через города и страны, от одного сражения к другому, от одной потери к другой. Бежать... от чего?
От самого себя.
Танелорн оказался не в силах избавить меня от тени, которая вечно за моим плечом. Танелорн лишь избавил меня от последней надежды.
Потому что мне не сбежать от своего прошлого, не отдать его этому звенящему небу, не просыпать сквозь пальцы, словно песок Плачущей пустыни. Оно - во мне, и я - в нём, словно мошка в янтаре. Словно эти раковины древних морских созданий, навсегда вмурованные в камень.
От них есть хоть какой-то смысл. Из них теперь сложены стены города.
А есть ли хоть какой-то смысл в том, что оставлю после себя я?
Молчит небо, молчат стены, и тишина оседает на город удушающей пеленой. Лишь струи фонтана продолжают о чём-то упрямо шелестеть. Водяная взвесь осыпается на плиты, но высыхает, так и не долетев до них.
Двенадцать шагов - в одну сторону. Четырнадцать - в другую.

Иногда, чтобы вернуться, бывает недостаточно просто открыть дверь и шагнуть через порог своего покинутого дома.
Он нашёл свой дом пустым: ни жены, ни дочери. Похоже, они отбыли второпях: незапертая дверь, раскиданная одежда — с собой явно брали только самое необходимое... Он долго держал в руках платье из тонкого шёлка в небесно-голубых цветах, пытаясь вспомнить, когда она его надевала — но так и не смог.
По ночам он лежал без движения, глядя в потолок. Кажется, в конце концов и засыпал — но не замечал этого ускользания из реального мира.
Джон Дейкер не видел снов. С того самого дня, как вихрь, носивший его по бесконечности миров, времён и воплощений, внезапно рассеялся, оставив его на берегу Темзы, ему ничего не снилось — и, пожалуй, это было к лучшему.
Снов не было. Осталась только память.
Лица. Прикосновения. Голоса.
— Эрекозе, ты нужен нам. Ты нужен человечеству. Приди к нам, Эрекозе. Защити нас.
— Ты вечен, Эрекозе. Ты бессмертен. Ты никогда не умрешь!
Ни дня покоя. Непрерывный, вечный бой.
Другой голос вклинивается в эту монотонную бесконечность:
— Дейкер! Дейкер, друг мой! Что с вами? Что вы там бормочете?
— Я — раб своего предназначения, игрушка в руках судьбы. Я — Вечный Воитель. Моя судьба уже предрешена…
— Дейкер! Да возьмите же вы себя в руки! Вспомните, кто вы!
— Я — Вечный Воитель. У меня нет другой жизни, кроме этой. Я не в состоянии изменить то, что я есть. Я — Воитель. Я — герой тысяч миров, и в то же время у меня нет своего собственного имени…
— Нет, друг мой! Вспомните, кто вы на самом деле. Когда-то я слышал об этом от вас. Тогда вы не думали о себе как о Вечном Воителе. Почему вас и сейчас зовут Джоном Дейкером? Ведь это и есть ваша первоначальная сущность. Вспомните время до того, как вас вызвали, до того, как они назвали вас Воителем.
Но третий голос, тяжко, словно могильная плита, падающий с небес, отсекает прочь голос друга:
— Ты Эрекозе. Ты — Вечный Воитель.
— Как меня зовут на самом деле?
— У тебя много имён.
— Почему я стал Воителем?
— Не стал. Ты всегда им был.
— Что значит «всегда»?
— Всегда.
— Куда лежит мой путь?
— Туда, где тебя ждут.
— Зачем?
— Чтобы сражаться.
— Сражаться за что?
— Сражаться.
— За что?
— Сражаться.
— За что?..
Голос, глухим эхом отдающийся в темноте. Взблеск чёрного клинка, рассекающего эту темноту — и не оставляющего за собой больше ничего.
А потом в комнату снова вползал серый рассвет, и начинался ещё один день из череды дней, счёт которым Дейкер давно утратил. А потом снова наступала ночь, и всё повторялось.
В шкафу на кухне нашлись два ящика консервов. Возможно, он сам их туда и поставил — но этого он тоже не помнил. Надолго их, конечно, хватить не могло, и наверное, надо было снова искать работу, думать о том, как жить дальше, начинать всё снова — раз уж он вернулся и раз уж война закончилась...
Наверное, надо было. Дейкер об этом не думал.
Он чувствовал себя обломком кораблекрушения, который волны долго трепали, а потом выкинули на берег. Этот последний подарок судьбы — возвращение домой — казался ему насмешкой, издевательством. Уже переставший быть Эрекозе, ещё не ставший снова Джоном Дейкером, он мучительно дрейфовал из одного мира в другой и не мог зацепиться ни за один.
Говорят, время лечит. Может быть, оно окажется целительным и сейчас — и память поблёкнет, перестанет заслонять реальность и раздирать его разум в клочья. Он снова приживётся в этом мире, найдёт работу, разыщет жену и дочь...
Но я никогда не найду Эрмижад.
Друзья, враги, любимые... им не было места здесь. Распростёртые в небе драконьи крылья, вымощенные звёздами дороги между мирами, многотысячные армии, повиновавшиеся его слову, корабли под белыми парусами, поющие клинки, немыслимо прекрасные города и невообразимо уродливые чудовища — всё это никак не вмещалось в маленькую квартирку на Ист-Энде.
Иногда Дейкеру действительно хотелось сойти с ума — ему казалось, что так будет легче. Но спасительное безумие не приходило. Он вполне отдавал себе отчёт, что долго так продолжаться не может. Что запас еды скоро иссякнет, что осень уже вползла в город — сырыми туманами, промозглым холодом, тянущим от незаклеенного окна, и что если так пойдёт и дальше — ему не пережить зиму.
О последнем он думал спокойно и почти с облегчением.

Когда сквозь охватившее его оцепенение пробились неясные звуки, он было подумал, что вот оно, долгожданное: сон или безумие — неважно. Потому что этим звукам — как и многому остальному — не было места в городе.
Шорох — словно волны, набегающие о борт корабля. Скрип дерева о дерево.
В пятно лунного света на полу углом вдвинулось что-то большое, квадратное...
Этого не может быть.
Джон Дейкер, вздрогнув, на миг застыл — а потом вскочил с кровати, словно подброшенный пружиной.
Так не бывает. Не бывает парусников, которые плывут по небу; тем более — их не может быть здесь, над утонувшим в осенних туманах Лондоном, над узенькой улочкой Ист-Энда.
Но если так — чьи же тонкие мачты перечеркнули белый диск луны? Чей бушприт почти упёрся в соседнюю крышу?
"Это сон, — подумал Дейкер. И сразу же следом: — Господи, пусть он не кончается".
Он ошарашенно рванул на себя оконную створку — слишком резко: ударившись об оконный скос, стекло разлетелось вдребезги. Осколок царапнул Дейкера по скуле, но он едва заметил это: замерев, словно боясь спугнуть видение, он смотрел, как корабль из тёмного дерева очень медленно и очень аккуратно разворачивается бортом к его окну. Всю улицу затянуло таким плотным туманом, что дорогу внизу из окна было не разглядеть, и корабль опирался на этот туман, словно на морские волны.
Ему был знаком этот корабль. И стоявший у борта человек с развеваемыми ветром седыми волосами — тоже.
Капитан чуть наклонил голову набок, словно прислушиваясь, откуда донёсся звон стекла — а затем устремил невидящий взгляд прямо на Дейкера.
— Здравствуй, Воитель.
— Зачем... — от волнения у Дейкера пересохло в горле. Пришлось прокашляться. — Зачем вы здесь? Ведь мы простились там, у берега, и вы мне сказали, что моя служба Вселенной закончена.
— Тогда я так и думал, — голос капитана звучал мягко и спокойно. — Но Вселенная снова меняется, и ты снова нужен ей, Воитель.
Дейкер молчал. Капитан продолжал:
— Пойдёшь ли ты с нами? Как и прежде, я не могу тебе обещать ничего — ни радости, ни покоя. Лишь надежду на то, что это может оказаться небессмысленным.
Надежда. Всего лишь надежда.
Дейкер молчал.
Капитан тем временем снял с защёлок секцию фальшборта, и деревянный трап с тихим стуком лёг на подоконник.
Всего лишь надежда.
Так мало — и так много.
Зачем ты спрашиваешь, Слепой Капитан? Ведь ты и сам знаешь, каким будет ответ.
Капитан протянул ему руку.
— Идём же, Эрекозе.
Я всё-таки рехнулся, с мрачной радостью подумал Дейкер, стоя на подоконнике и чувствуя, как пахнущий солью ветер овевает лицо. Это бред, и на самом деле там внизу — четыре этажа до земли; достаточно, чтобы переломать все кости, если я шагну сейчас вперёд.
Эрекозе — теперь уже окончательно и навсегда Эрекозе — улыбнулся и сделал шаг.